Сейчас орфоэпические, то есть произносительные нормы в значительной мере унифицированы. Еще в середине ХХ века речь жителей Москвы и Ленинграда отличалась разительно. В одном городе произношение было более мягким, в другом — чеканным.
Одновременно существовали как бы два речевых потока, две нормы, два равноценных варианта. О них так и говорили: московское и ленинградское (ну, или петербургское — это кому как нравилось) произношение, что, несомненно, воспринималось как одно из проявлений давнего соперничества двух столиц.
Заметим, в ряде крупных провинциальных городов на устную речь влияли отнюдь не местные говоры. Так, в Новосибирске московское аканье всегда воспринималось как чужеродное и даже комичное. Должно быть, сказалось то, что в войну город принял большое число эвакуированных заводов из Ленинграда.
Вместе со станками приехали и те, кто на них работал. Времени с тех пор прошло достаточно много, но прочный речевой отпечаток остался.
К 1960-70 годам прошлого столетия различия между московским и петербургским произношением во многом стерлись. Но не до конца. Так в чем же они сейчас выражаются?
Вот как отвечает на этот вопрос Максим Кронгауз, директор Института лингвистики РГГУ: «Различия проходят по разным уровням языка, в том числе, по лексическим. Хорошо известно, что есть специальные петербургские слова и московские. «Поребрик» — это такое классическое петербургское слово. «Бордюр» говорят в Москве. Когда я читаю переводы иностранной литературы, и вижу, что в Нью-Йорке кто-то присел на поребрик, то я понимаю, что переводчик петербуржец. Но это отдельный разговор. Таких слов, на самом деле, не очень много — их немногим более десятка, разводящих москвичей и петербуржцев.
Это даже, мне кажется, предмет особой гордости, как москвичей, так и петербуржцев. Надо сказать, что и в других городах есть свои слова, но просто они менее известны.
Если мы говорим об орфоэпии, то существовали, действительно, системы произносительных норм, которые, прежде всего, хранились и воспроизводились в театре. Но боюсь, что сейчас такой классической московской нормы, скажем, с произношением «жы́смин» уже не существует, кроме, может быть, действительно сцены, с которой это еще может прозвучать. И то, не уверен.
Надо сходить в Малый театр, я там давно не был, и послушать, как говорят сегодня актеры.
Но есть такие более демократические различия, которые все-таки продолжают сохраняться. Это касается, например, произношения сочетания согласных. Традиционное московское произношение [шн] в словах «конешно», «булошная», и традиционное петербургское – [чн] — «конечно», «булочная», «молочная» и так далее. Тут надо понимать, что это не значит, что москвичи не умеют произносить сочетание [чн].
Приведу классический пример. Мы говорим «конешно», но также мы говорим «конечное множество» или «бесконечное». Так что, речь идет просто об отдельных словах, в которых это противопоставление реализуется.
Уже менее отчетливо оно реализуется в слово «что». Хотя в среде петербуржцев можно часто услышать «Что». Но опять же, поскольку сосуществуют разные нормы, то это может использоваться как стилистический прием или как художественный прием.
Довольно яркий способ характеристики персонажа выбрал Калягин в фильме «Свой среди чужих», где его довольно неприятный герой довольно неприятно говорит «что». Так что, это тоже довольно важная характеристика.
Важно понимать, что норма существует интересно в той ситуации, когда существует ненормативное. Это ненормативное может иметь очень разные характеристики. В последних лингвистических словарях это ненормативное тоже классифицируется.
Вводится шкала ненормативного, как абсолютно недопустимое, не рекомендуемое, и так далее. Шкала задает возможность оценки этого ненормативного. Скажем, невозможное или абсолютно невозможное все равно означает, что это возможно, но строго не рекомендуется. А скажем, более слабая помета «не рекомендуется», означает, что ничего страшного.
Когда вариант невозможен, скажем, мы же не говорим «карова». Никому не придет в голову писать здесь «не рекомендуется» или «невозможно». Мы всегда говорим «корова». Поэтому, вообще, пометы возникают только в том случае, если в языке существует что-то другое.
А дальше лингвист оценивает это что-то другое либо как грубое нарушение, либо как негрубое нарушение, либо как специфическое нарушение».
— Специфическое нарушение — когда это профессионализм.
— Да, когда это профессионализм, характеристика определенной социальной среды, например, просторечие, вульгаризмы бывают и так далее. Так что, как раз это очень важно классифицировать и соответствующим образом помечать ненормативное. К ненормативному лингвисты относятся с пиететом.
Важно, что это существует в языке, и это как раз предмет изучения.
— Как тень.
— Иногда тень выходит вперед и заслоняет сторону нормы. Скажем, «репорте́р» вытесняет «репо́ртра» и так далее.
— Вы упоминали просторечия. Я несколько раз в театральной среде слышала такую рекомендацию, что нормативен просторечный вариант в произнесении имен и отчеств. Люди театра рекомендовали редуцировать звуки в именах и отчествах.
Они убеждены, что правильно говорить «Михал Сергеич», «Иван Потапыч» и так далее. Ясно, что это вариант совершенно разговорный. А я теряюсь в догадках: почему возникло это широко распространенное убеждение именно в театре?
— Здесь есть несколько важных проблем. Проблема первая состоит в разграничении разговорного и просторечного. Вот эти редуцированные отчества и отчасти редуцированные имена (у них немножко разный статус) не являются просторечными.
Это именно характеристика разговорной речи. Независимо от нашего культурного образовательного ценза, мы все используем редуцированные имена. Так что, говорить о просторечии, как о некоторой низкой социальной среде, здесь не приходится.
— То есть поясним, в неофициальной ситуации, в совершенно такой обыденной, средуцированное имя не есть нарушение?
— Более того, нарушением является нередуцированное имя. Потому что в обычном разговоре, если мы будем использовать полное имя, подчеркиваю, прежде всего, отчество, это и будет нарушением. Мы никогда не выговариваем отчества.
Мы не обращаемся к знакомому человеку «Александр Александрович».
— Мы как бы проборматываем это.
— Да, «Алексан Алексаныч», иногда редуцируем до «Сан Саныч». Это вполне нормально в домашней среде, в среде близких людей. Как правильно ворота или ворота? Блока звали «Сан Саныч». Как вы понимаете, это не было просторечием.
Но в речи есть разные регистры. Есть, в том числе регистр официальной речи, публичной, где, безусловно, рекомендуется полное произнесение.
Почему в театральной среде предпочитают редуцирование? Здесь у меня нет никакого своего четкого мнения. Я подозреваю, что в театре просто нет места для полных форм. Потому что и со сцены, и во внутреннем общении используются, безусловно, редуцированные формы в соответствии с нормами русского языка.
В театре вообще нет официального общения. Возможно, произошло такое распространение на весь язык. Это неверно.
Есть речь дикторов и официальных сообщений, где должны использоваться полные нормы — Владимирович, Александрович и так далее. Но, конечно, в быту мы их практически не используем.
Поребрик или паребрик как правильно
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 266 103
- КНИГИ 616 908
- СЕРИИ 23 198
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 581 407
— Ага, и тогда вы его.
— Зачем? Он потом зашел в комнату, где моя дочь играла на пианино, и поимел ее прямо на инструменте! Композитор еханый.
— Ах вот оно что, и тогда.
— Зачем? Он потом прошел в кухню, где моя жена готовила сациви, и поимел ее прямо на кухонной плите. Кулинар еханый.
— Зачем? Он потом вышел сюда, на середину комнаты, и говорит: «Я еще завтра приду». Мечтатель еханый.
Опер спрашивает грузина:
— Это вы его убили?
— Панимаешь, труп зашел на кухню, где я числил апельсин, поскользнулся на корке и упал прямо на нож! И так семнадцать раз.
От криминалиста Г. Мироненко
Старый и молодой эксперты описывают место происшествия.
Старый: Труп лежит на проезжей части. Левая нога находится на асфальте, правая на поребрике.
Молодой: Как правильно пишется: поребрик или паребрик?
Старый на секунду задумался, потом спихнул ногу трупа с поребрика на проезжую часть.
Старый: Пиши: правая нога тоже лежит на асфальте.
Милиционер нашел труп, звонит в «Скорую»:
— Это сержант Поприщенко, приезжайте, я тут нашел покойника.
Врач: Можете определить причину смерти?
— Ну, руки, ноги, голова не повреждены?
— А внутренние органы?
— Вы что там, идиоты? Это вам и звонят из внутренних органов.
За убийство матери судят боксера.
— Как это произошло?
— Я очень любил свою мама. Я ее редко видел, потому, что мама отдала меня в спортивный интернат. Я учился, тренировался, но все время думал о своей мама, потому что я ее очень любил. Когда я закончил спортивный интернат, нас повезли на сборы готовиться к чемпионату по боксу. Мы тренировались, проводили спарринги, и я опять все время думал о мама.
Я любил ее. Но тут на сборах объявили перерыв на три дня. И я подумал: поеду к моей мама, я так ее люблю.
И я приехал, купил большой букет цветов, поднялся по лестнице, позвонил в дверь. Мама открывает и говорит мне:
Я дал ей букет. И тут она так открылась справа.
«Киллер и К». Заказавший у нас Ивана Петровича Сидорова получает в подарок Николая Васильевича Семенова».
Смеяться здесь: хахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахахаха
«Незнание закона не освобождает от ответственности. Зато знание запросто».
От следователя С. Пономаренко
В следственном отделе одного РУВД жил кот. Не кот, а Котище! Не жил, а жил-поживал. Это было культовое животное. Говорят, в Индии нельзя трогать коров, этих священных парнокопытных.
Они там, в своих бомбеях ходят как кошки, сами по себе и где попало. Ляжет корова поперек проезжей части — не тронь! Пусть себе лежит, все ее объезжать будут. Кот следственного отдела также пользовался неограниченными правами и свободами.
Рыжий, толстый, наглый, он был для некоторых служивых страшнее кадровика, у которого завелся на них компромат. Кот ел, пил, спал и гулял где и когда ему вздумается. Если, к примеру, следователь, допустим, В-н, проводил очную ставку между двумя злодеями-рецидивистами, кот мог спокойно запрыгнуть на стол и улечься на протоколы. В-н не смел согнать наглую морду со своего рабочего места.
Вместо «Брысь!», следователь к удивлению закоренелых преступников, говорил: «Извини, коша», вытаскивал из под мохнатого Рыжика свои бумаги и продолжал писать на коленке или на самом краешке стола.
Кормили кота сытно, плотно, вкусно. Каждого 20-го числа следователи собирали деньги на кошачий общак. Сотрудники по очереди покупали на эти средства свежую сметану и колбаску, рыбу и молоко, сливки и фарш.
Для В-на кот был Рыжиком. Для следователя С-ной — Пиратом. К-й звал его Хомяком. Каждый член коллектива звал кота по своему. Собственно, сам кот тоже был членом коллектива с неограниченными правами.
Рыжик-Пират-Хомяк присутствовал на всех служебных совещаниях. Он мог сидеть на стуле, изображая важную кошачью персону, застыв, словно фарфоровая статуэтка-копилка. А мог и лечь на столе возле графина с водой.
А все потому, что авторитетнейшая начальница отдела С-ва в нем души не чаяла. Самым тяжелым дисциплинарным поступком в подразделении можно было считать, когда кто-то осмелился бы погладить кота против шерсти. Это было страшнее, чем плохая раскрываемость или пьянка на рабочем месте в служебное время.
Поэтому более чудовищный случай, к которому мы подошли, трудно представить.
А случилось это аккурат на пасху. С-ва проводила внеочередное служебное совещание в связи с известием о назначении главковской комиссии по проверке работы отдела. Едва она сообщила эту новость, как в дверь требовательно заскреблись лапой.
В-н, сидевший возле двери, вскочил, чуть ли не сказал «Есть!» и впустил кота в помещение. Взгляд С-вой стал мягче и добрее. Забор или ограждение как правильно? Рыжик-Пират-Хомяк деловито подошел к начальническому столу, запрыгнул на него, прошелся по столешнице, но не улегся, как делал по обыкновению, а повернулся хвостом к начальнице, мордой к личному составу.
Он внимательно смотрел на следователя К-ву.
И тут С-ва увидела это. Негодование, жалость, жуткая обида и еще много разных чувств смешались в голове начальницы. Такого она ожидать не могла.
Разразилась буря. Что же необыкновенного увидела начальница? Это были белые пребелые яйца кота.
Надо сказать, что это хозяйство животного было чрезвычайно развитым. Некий злоумышленник то ли по злому умыслу, то ли от скуки выкрасил яйца ретайпом — белой мазилкой для замазывания ошибок при машинописной печати. Аккуратно так, кисточкой побелил.
Многие участники важного совещания с трудом сдерживали улыбки, а некоторые, кто был не в силах справиться со смехом, выбежали из кабинета, прямо таки гудевшего от грозных криков начальницы.
— Уволю! Я вам покажу пасху!
Никто уволен не был. В этом случае начальнице, вопреки обыкновению, никто не настучал. Как ни странно, после этого случая характер кота изменился в лучшую сторону.
Он стал покладистым и старался не поворачиваться хвостом к следователям.
НА ХОДУ ПЕРЕСТРОИЛСЯ
— Все нормально. Три года тебе дали, как ты и просил.
Трудно было, ты даже не представляешь как.
— А почему так трудно?
— Они тебя оправдать хотели.
Новоиспеченный адвокат Зюзин с больной головой пришел в суд защищать своего клиента. Он только недавно уволился со следствия, поступил в адвокатуру и активно «проставлялся» бывшим сослуживцам и новым коллегам. Зюзин плохо себя чувствовал, однако был уверен в себе. Накануне он написал целую речь в оправдание клиента, что должно было послужить ему опорой, так как он был не в состоянии выдумать ни одной новой фразы.
Все начало заседания он старался освежить текст в памяти и внимательно изучал расплывающиеся буквы. Неожиданно до него стало доходить, что прокурор, поддерживающий обвинение, говорит что-то не то, что ожидал услышать Зюзин.
— Считаю возможным передать подсудимого Злодеева на поруки.
Адвокат так и замер, лихорадочно стараясь понять смысл сказанного. Сейчас ему предоставят слово и он будет просить уважаемый суд. Так, так, так. Просить. Осудить условно?!
Да, Зюзин хотел разжалобить суд и просить для клиента осудить условно. А прокурор, получается, просит вообще не осуждать?! Передать на поруки?
Зюзину предоставили слово. Он с трудом сформулировал фразу, столь редко звучащую в судах из уст адвокатов:
— Уважаемый суд. Я поддерживаю сторону обвинения. Господин прокурор абсолютно прав.
Злодеева следует отдать на поруки.
Судья поблагодарил Зюзина за лаконичность выступления и конструктивность подхода к решению суда. Знал бы он чего это стоило молодому адвокату.
